Прощание славянки

[ 23.02.2012 | 

Комментариев: 0

 | Просмотров: 4839 | 

История и люди

 ]

Вспоминаю себя в «учебке» (для непосвященных – школа сержантов). Девятнадцатилетний пацан, я впервые на разводе услышал этот марш…

Старинный этот марш всегда вызывает у меня в душе смятение, и еще что-то невыразимое словами: сладкую  боль с едва уловимой горчинкой и зависть к себе тогдашнему - девятнадцатилетнему «салажонку», в новой, колом торчащей гимнастерке, в сапогах с жесткими, словно фанерными, голенищами, в неуклюже натянутой на стриженую голову пилотке. 

Я вспомнил Лешу Маклеева, своего первого командира. Невысокого, всегда подтянутого, в отутюженном до невозможности х/б с «дембельскими» стрелками на рукавах, и со смешинкой в глазах. Еще я вспомнил себя на огромном дивизионном плацу, шагающего за Серегой, старательно вбивая каблуки в разморенную от сорокаградусной жары бетонку. И не было ничего вокруг – только мокрая от пота серегина спина. Время от времени она расплывалась, когда на реснице повисала соленая капелька, скатившаяся со лба. И снова перед глазами была только серегина спина, и ноги гудели и горели, и портянка терла подошву.

Перекур. Все устало бредут в тень. И десять минут кажутся короткими как мгновение. И снова впереди серегина спина, а под ногами равнодушная ко всему бетонка.

И вот уже я, молодой новоиспеченный сержант, еду после «учебки» к новому месту службы. За окном вагона проплывают чистенькие, все в зелени, украинские деревеньки. Сидящей напротив девушке с большими, словно крылья бабочки, ресницами я читаю свои неумелые стихи про осень, про дождь, про то, как имя Таня тает на губах…

Девушка слушала, казалось внимательно, а когда я умолк, хлопнула крыльями ресниц, сладко потянулась и сказала: «Ужасно спать хочется… А осень не люблю – дожди и грязь… И с чего Вы взяли, что имя Таня тает на губах?»

Еще я вспомнил себя с тяжелым металлорукавом в онемевших руках… Негнущиеся пальцы в резиновых перчатках никак не могут застегнуть замок стыковочного узла, хлопья пушистого новогоднего снега заметают стекла противогаза, мешая поставить чертов замок на нужное место. Наконец, замок застегивается, и мы с Серегой слезаем с заправочной площадки и снимаем противогазы, жадно вдыхая морозный воздух, пахнущий почему-то арбузом и свежим огурцом.

А потом был пожар на станции. Я бился, запертый в операторской, потому что заклинило штурвал гермодвери. Дым ел глаза, лез в нос, в горло, хотелось плакать и от дыма, и от жалости к себе, и от собственного бессилия… Что было дальше, я не помнил. Только потом я узнал, что Серега кувалдой повернул заклинивший штурвал и вытащил меня на улицу. И зачем-то вернулся за оставленным мной в хранилище ракетного топлива автоматом. А потом он бежал обратно по уже полыхавшему вовсю коридору. На нем загорелась гимнастерка, и он тушил себя, катаясь по земле, пока не подбежали ребята с огнетушителями.

Очнулся я уже в госпитале, целый и невредимый, правда с тяжелой, словно чугунной, головой. На соседней кровати лежал Серега, весь как мумия, в бинтах, из которых сквозь узкую щелочку озорно блестели его вечно смеющиеся глаза…

И был последний день: стройные колонны рот, торжественные звуки «Прощанья славянки», комок, подступивший к горлу и рассеянно-растерянные лица «дембелей» в отутюженных парадках, последний раз печатающие шаг под звуки этого старинного марша. Не было одного – серегиной спины впереди (он умер в госпитале от ожогов)…

А потом была дорога домой. И большой вокал в Брянске, где ко мне подошел лопоухий призывник и спросил: «Ну как там в армии, старшина? Время быстро идет?»

- Быстро. Едешь, едешь сутками, потом быстренько два года отслужил и снова – едешь, едешь…

Вот и сегодня, услышав этот старинный марш, я, в который уже раз, позавидовал себе тогдашнему, девятнадцатилетнему, и вновь ощутил необъяснимую сладкую боль в груди…

Сергей Антонов

"Новоуральская газета" №6, 2012 год